«Что дальше — в космос полетишь?». Как военный врач превратил компьютерное хобби в работу

С точностью почти до минуты он называет тот день, когда начал с удовольствием просыпаться на работу — 4 года и 10 дней назад. В прошлом — один из лучших на своём курсе выпускник медицинского вуза, военный врач-анестезиолог, участник миссии ООН в Ливане (коих среди белорусов с 2010 года наберётся всего 15 человек), а ныне — ведущий инженер EPAM по тестированию — Евгений Шидловский перешёл «в айти». И не просто начал, наконец, хорошо зарабатывать и сделал карьеру, а нашёл свою — ту самую работу, что доставляет ему удовольствие. Кайф, как говорит он.

В интервью Евгений откровенно рассказал, почему, имея за плечами почти 11 лет, связанных с медициной, он ушёл; как служил в Ливане и как ближе к 30 годам отыскал «своё место».

Паял, чинил, прокладывал сети — когда служил в медицинской роте

— Как вы пришли в медицину?

— Я учился в химико-биологическом классе лицея в Витебске, и как многие после его окончания отправился по проторённой дорожке — в мед. Родители поддержали: они считали, что врач — это престижно.

— Почему в таком случае на военмед, а не на лечебный факультет?

— За компанию с хорошим приятелем. Я тогда поступил сразу в два места: столичный БГМУ и в Могилёвский технологический университет. Выбирал очень просто — Минск или Могилёв. Уже в университете не раз приходилось слышать от преподавателей истории, как они, будучи абитуриентами, добирались до Минска «на перекладных», полдня стояли в прокуренном тамбуре на одной ноге — стремились в профессию. Но у меня такого не было.

— Где служили после окончания университета?

— Сначала — начальником медпункта в 120-ой гвардейской отдельной механизированной бригаде. Через год получил специализацию по анестезиологии и перевёлся в медицинскую роту. Занимался в основном медицинским обеспечением — оказывал врачебную помощь личному составу, фактически, вёл обычный терапевтический приём: почти такой же, как в поликлинике. Ну и отчётность приходилось вести, конечно, — всё-таки я был «материально-ответственным лицом».

— Почему решили получить специализацию по анестезиологии?

— Это стандартная мысль в медицинской среде: если ты начинаешь с поликлинического звена, то дальше — стационар. Чтобы расти, надо получать более узкую специализацию. «Почему анестезиология?» — могу ответить: потому что была вакантна должность анестезиолога.

— По какой причине уволились из армии?

— То, что я уволюсь, я знал, наверное, ещё в начале пути — как только выпустился из университета. Я был уверен, что это не моё место. Но у меня были обязательства перед государством: после завершения учёбы я должен был пять лет отслужить.

— А почему после увольнения не пошли в гражданскую медицину?

— На самом деле пойти в гражданскую медицину — это был «план А». Но супруга предложила: «Ты же всегда хотел работать с компьютерами — попробуй в тестировщики!» Я и в самом деле всю жизнь увлекался техникой: что-то паял, чинил, прокладывал сети — первая компьютерная сетка, которая появилась в общаге №1 медунивера — наша. Потом такую же сеть я сделал, когда служил в медицинской роте.

Поначалу я скептически отнёсся к предложению жены. А потом решил: «А почему нет — всё равно увольняюсь!» Мне многие говорили, что найти работу просто: «Идёшь в ИТ-контору — и там всех берут...» Я попробовал: нет, брали не всех. Тогда я подумал, что мне нужна какая-то база. Пошёл на курсы «Образовательного центра ПВТ», там как раз тестирование преподавал Макс Преткель, отучился — и почти сразу попал в EPAM.

Очень грустно, когда люди убегают из важных профессий

— О том, что ушли из медицины, не жалеете?

— Если честно, ни капельки. На вопрос «Почему?» — отвечу откровенно: потому что мне нравится то, чем я занимаюсь. Понравилось ещё на курсах — и доставляет удовольствие до сих пор: вот уже 4 года и 10 дней.

Если вспомнить, как это было в медицине, не могу сказать, что у меня что-то не получалось. Но кайфа не было. То ли потому, что само действие не нравилось (ведь в первую очередь хотелось заниматься делом полезным, а не нужным процессу, — я же шёл в медицину для того, чтобы лечить людей, а не выполнять административную работу). То ли от того, что в кармане было пусто... Как говорят в народе: в душе мотивацию не разожжёшь. Я вспоминаю то чувство, когда ты поднимаешься с утра, и в голове одна и та же мысль: «Блин, опя-а-ать! Ну как туда идти?..» А так быть не должно.

— Есть мнение, что, даже если в кармане пусто, душу врача греет то, что его пациенты идут на поправку...

— Ну да, я с этим не спорю: и у меня было. Но потом ты выходишь с работы — и всё. Понимаете, это как с ребёнком: он только родился — всё плачет и плачет, заходится сутки напролёт... А потом вдруг улыбнётся. Класс! Но 20 минут спустя он снова плачет. И это твой ребёнок. А тут что?.. Да, с самореализацией всё было окей, но в кармане от этого не прибавлялось.

— Как вы в принципе относитесь к тому, что в ИТ уходят из важных профессий: врачи, учителя?

— Это вопрос, отвечая на который, я боюсь сорвать «аплодисменты» в комментах: «Сам, этакий негодяй, ушёл — а теперь рассуждает...» То, что я вижу, — это тренд: люди убегают. В том числе из правильных, нужных профессий, потому что хотят удовлетворить свои базовые потребности. Очень «кушать» хочется. И я их понимаю и в каком-то смысле поддерживаю — я сам оттуда. Хотя внутри, конечно, отношусь к этому процессу негативно. Это очень грустно.

Ливан. Тайна, покрытая мраком, и боевые действия 

— Расскажите, как вы оказались в составе миссии ООН в Ливане.

— Мне предложили — и я согласился. Вот и всё.

— Так просто? За время работы миссии с августа 2010 года там побывало всего 15 представителей вооруженных сил Беларуси, из них — 4 врача-хирурга...

— Так ведь не лес рук. Когда там — тайна, покрытая мраком, плюс периодически ведутся боевые действия — многим страшно. Уверен: предлагали не только мне, я тот, кто согласился. Хотя не с первого раза.

— Сложно далось это решение?

— Когда предложили в первый раз, я сразу сказал: «Нет». Но потом очень долго об этом думал. И когда спустя полгода, меня спросили повторно, — решил: «Почему бы не попробовать?» Вернее так: «Почему бы не посмотреть?» В каком-то смысле это было импульсивное решение.

— Расскажите о своей работе в Ливане.

— Нас было человек 10 врачей, и мы работали в маленьком госпитале. Всё, как и здесь: вели приём, дежурили. Не могу сказать, что приходилось работать 24/7, но если кто-то поступал ночью, и пациента надо было срочно оперировать, поднимали с кровати — я вставал и шёл на работу (мы жили в двух минутах ходьбы от госпиталя). Но чтобы из клиники «аж не вылезали» — такого тоже не было.

— Пациентов с военными ранениями часто привозили?

— Бывало, но совсем немного. Раненых, как правило, увозили в ближайшую к тому месту, где это случилось, клинику. Нередко это были гражданские больницы. А мы также оказывали срочную помощь не только военным: гражданские — от мала и до велика — «по скорой» приезжали к нам.

— Как представляли работу в миссии до того, как уехали в Ливан?

— Я не знал, что увижу там. Думал — будь что будет. Поначалу было немного страшно, но потом привык. Работа как работа. Если честно, там не было таких боевых действий, как показывают в теленовостях. Самое частое, что случалось — теракты: пару раз за всё время.

Бабушка причитает: «Ваджа, ваджа!» — и указывает на живот

— Как вы осваивали язык?

— Очень просто: у меня была база — языковые курсы, которые я посещал ещё в Минске. «Глубокое погружение» — English по 8 часов в день. Такой хороший академический подход: много грамматики, лексики, и какой-то medical компонент тоже был.

Попав в коллектив с индусами, я сначала чувствовал себя скованно. А потом постепенно заговорил. Я преодолевал себя — приходил с утра в «приёмник» и общался с медсёстрами: о погоде, о школе, о еде, о быте... Ведь на пальцах объясняться всё время не будешь. Хотя иногда больше ничего не оставалось, потому что какая-нибудь местная бабушка могла только причитать по-ливански: «Ваджа, ваджа!» — и указывать на живот.

Кстати, сейчас вспомнился случай: у нас в госпитале была должность chief clerk — секретарь CEO госпиталя. Кроме всего прочего он заведовал кофе-уголком и постоянно прятал молоко, потому что наши коллеги очень его любили — и на кофе уже не оставалось. И вот у нас сменился очередной chief clerk. В первый день работы нового человека я по привычке забежал к нему в канцелярию: «Do you have some milk?» А он не понимает: начинает канцелярку зачем-то перебирать — скрепки, скобы мне предлагает, степлер... Я возвращаюсь в уголок, беру кофе, приношу — и показываю: «Милк». «А-а-а, мильк», — наконец догадывается он. У меня звук «л» был твёрдый — и он долго соображал, чего же я хочу.

— С пациентами так же общались?

— Иногда. Днём у нас работала медсестра, которая знала ливанский: она переводила. Если вечером по дежурству никого не было, приходилось разбираться на пальцах.

— Как часто бывали случаи, когда из-за религиозных и иных убеждений пациенты отказывались от осмотра или лечения?

— Были свои особенности в плане осмотра: иногда женщин приходилось осматривать в одежде. И тогда я по возможности звал коллегу-девушку. Но от медицинской помощи в принципе никто и никогда не отказывался — бесплатно же! Был случай: у пятилетнего мальчика случился эпилептический припадок — и он аспирировал рвотные массы. Мы оказали ребёнку неотложную помощь, а дальше его нужно было везти в детское отделение гражданской больницы. Приехала скорая. Врач и парамедик, пообщавшись со мной, спокойно взяли выписку, потом поговорили с родителями мальчика — и уселись читать газетки. А на часах полпервого ночи... И я не понимаю: что происходит? А они отвечают: «А мы ждём, пока родители договорятся с больницей — в противном случае мы его не повезём, потому что без оплаты мальчика просто не примут».

Вот так: у нас часто ругают бесплатную медицину, но не знают, как это может быть, когда медицина платная.

11 дней в лаборатории EPAM — вместо нескольких месяцев

— Как вы пришли в EPAM?

— После курсов пошёл в «лабу», просидел там 11 дней, потом меня позвали на интервью — и вот я здесь.

— 11 дней — это рекордный срок, в течение которого специалиста заметили и оценили. Обычно студенты занимаются в лаборатории EPAM в течение 2-3 месяцев.

— Я понимаю, что это исключительный случай. Но если честно, я даже не знаю, что я такого сделал. Работал над проектом, как и все.

— Как преподаватель и практикующий специалист, вы считаете, что теория важна для тестировщика?

— А почему только тестировщика? Опыт подсказывает, что есть энное количество позиций, на которых можно не иметь глубоких знаний, но схватиться — и быть полезным. Однако для того, чтобы делать любую сложную работу, нужна база: без неё не получится.

Я вспоминаю слова своего преподавателя пропедевтики внутренних болезней в медуниверситете: «Вы плачетесь, что вам много задают. А я после выпуска прочёл и выучил на порядок больше, чем в университете». Могу сказать то же самое: сейчас я читаю в разы больше, чем на старте.

— Что именно читаете?

— Литература, к которой я прибегаю, называется Google. Я поклонник хрестоматий — вообще люблю толстые томики, — но в основном открываю Google, потому что, когда надо быстро получить ответ на вопрос, никто не станет вчитываться в талмуд.

— В вашей профессии немало тех, кто пришёл в компанию, уже владея специальными знаниями, например, из БГУИР. Нет чувства, что их нужно постоянно догонять?

— Сейчас нет. На старте было: я долго думал, что «я не оттуда», базы у меня нет, и «я их никогда не догоню». Потом понял: ничего подобного. Я осознал, что образование в БГУИРе — такое же, как и в меде: это база, это социализация и, наконец, сама возможность идти вперёд. Но если ты дальше ничего не читаешь, ничего не делаешь, то ты как был в универе, то так в универе и остаёшься. Уровень не меняется. И у меня пропало чувство, что мне надо кого-то догонять. Плюс, как мне кажется, я действительно много читаю. Хотя чувство, что мне предстоит немало «учиться, учиться и учиться», остаётся до сих пор, и будет со мной ещё очень долго.

— Когда успеваете учиться?

— Я мало сплю: по 4-6 часов. Один раз в неделю позволяю себе больше, чтобы «нагнать». И больше 24 часов никогда не работаю (смеётся). На самом деле, я читаю, пока еду на работу, и когда перемещаюсь с офиса на офис.

— Как много читаете для себя — что-то из художественной литературы?

— Я — визуал, люблю кино смотреть. Хотя в детстве читать очень нравилось: в школьные годы даже накрывался по ночам одеялом и сидел над книгой с фонариком — совсем как показывают в фильмах. «Войну и мир» прочитал полностью. Из последнего, что прочёл, — «Tales of the Unexpected» Роальда Дала — рассказики на военную тему и короткие «страшилки» с неожиданной концовкой.

— Часто приходится работать сверх рабочего времени?

— И да, и нет. Не считаю, что я трудоголик, но мне реально нравится то, что я делаю. И возможно, я пришёл к тому, что начал сочетать работу и хобби. Если раньше я приходил с работы и садился за комп, то сейчас я занимаюсь тем же, только на работе. И мне за это ещё и платят! Я не подсчитываю: больше или меньше я работаю. Просто делаю, потому что есть задача — и мне надо её выполнить. И пока я не закончу, не остановлюсь.

«Делать ничего не надо» — пришёл, тебе сразу дают косарь

— Есть мнение, что тестирование — это простая точка входа в ИТ...

— Так и есть. Но лично для меня тестирование не является точкой входа в разработку. И на вопрос, который, возможно, стоит следующим: «Когда же в девелопмент?» — отвечу: никогда. Мне много раз его задавали. Не хочу! Мне нравится то, чем я сейчас занимаюсь. А если мне захочется писать код, я приду домой вечером и попишу.

— Кто, по-вашему, может добиться успеха в тестировании?

— Я считаю, что тестирование — это для тех, кому по жизни интересно что-то пробовать: ломать, чинить, копаться... А ещё желательно любовь к компьютеру: без неё будет тяжеловато. Если это есть — вам сюда.

— Врачебный опыт помогает вам в работе?

—  Скорее опыт общения с людьми. В тестировании это очень важно, потому что тестировщик должен докопаться до сути: понять, как это должно работать, прежде чем он скажет, работает это или нет. А для этого надо общаться. Я повторяю своим студентам: «Если вы решили пойти в тестирование, потому что вы перестали любить людей, вас от них тошнит, и вы думаете: сейчас сяду за компьютер, закроюсь в своём мирке и буду работать, никого не трогая, — то вы идёте не туда». Тестировщик общается с командой разработчиков, с аналитиками, с заказчиком, в конце концов.

— Мне кажется, тренд всех трендов — чтобы все знали автоматизацию. Вопрос только в том, насколько это осуществимо.

— А в чём проблема?

— В знаниях: надо код писать, программировать — а это больший пласт знаний. Для того, чтобы ворваться в ИТ, нужно буквально «грызть гранит науки». Но автоматизатору придётся вгрызаться ещё больше. Здесь немало тех, что пришли, добились чего-то — и им хватит: они тестируют руками, и их всё устраивает. Сложно что-то сделать со специалистом, которому всего достаточно.

А с другой стороны не каждый, наверное, сможет. Я недавно ехал на Uber, и водитель, большой такой дядька, сказал: «Я люблю балет, но у меня не получится выйти на сцену — комплекцией не вышел. Вот я и не танцую...»

— Что считаете главными мифами о тестировщиках у «гражданских»?

— То, что это легко — как щёлкнуть пальцами. «Ну чё сложного?!. Завтра пойду на курсы — месяц-другой, потом сразу в EPAM — они мне «косарь» в плечи, чтобы я 8 часов по клаве клацал...» Некоторые на самом деле так думают: я это слышал не раз. Что «делать ничего не надо» — пришёл, тебе сразу дают «косарь» (не знаю, откуда эта сумма, возможно, потому что круглая), и всё, жизнь удалась.

— Ваши студенты тоже так думают?

— Я бы сказал, что всё меньше и меньше. Когда я только начинал преподавать, и особенно когда сам учился, так думали многие.

Песок в клавиатуру забивается, хрустит 

— Работа в EPAM позволяет сотрудникам компании релоцироваться в другие страны. Вам интересно продолжать работу в Беларуси или есть планы поработать за границей?

— Когда-нибудь — может быть, но сейчас нет. Возможно, потому что надо тянуть куда-то семью, а мне не хочется выходить из зоны комфорта. А может быть, потому что всё, что меня интересует в этой жизни, уже заключено в моем компьютере. Я не испытываю щенячьего восторга от путешествий. Я считаю, что они нужны для того, чтобы немного освежать голову. Но релокация — это не путешествие, это жизнь. И у меня отношение к этому такое: взять и перелететь через океан, чтобы делать то же самое, — зачем? Мне говорят: «Ну как же! Я улетел, и теперь зарыл ноги в песок и пишу код...» Но мне как-то и без песка ничего. Он в клавиатуру забивается, хрустит — а это бесит!

— Нет, это не потолок. С понятием «лид» не в каждой компании встретишься: кое-где есть всего одна-единственная должность — инженер. И ты просто растёшь как специалист, но как был инженером, так им и остаёшься.

В комедии «Кадры» Шона Леви есть такой момент: бородатый программист в ответ на тираду новичка о том, что он «только что изучил веху в программировании», говорит: «Ты только что увидел одну букву из алфавита». У меня точно такое же ощущение сейчас: да, я что-то знаю и умею — кусочек алфавита выучил. Но мне ещё учиться и учиться.

Если мы говорим о EPAM, то здесь можно расти и расти — у нас даже директор тестировщик (GDO директор белорусского офиса). Можно совершенствоваться как технический специалист, а можно идти в управление проектами или людьми... Не скажу, что в другой компании расти нельзя, но у нас возможностей больше. Знаю об этом не понаслышке: у меня очень много выпускников.

— Вы, судя по всему, не из тех, кого страшат неожиданности или кардинальные перемены...

— Я считаю, что не стоит панически бояться изменить что-то в своей жизни. Не надо думать: тут мне плохо, но я тут нужен, а там я — «никто и звать меня никак», поэтому оставлю всё, как есть. И не нужно говорить категорическое «нет», по крайней мере, разок не попробовав. Как-то мой менеджер, будучи в неформальной обстановке, в шутку спросил: «Ты был доктором, теперь QA, а что дальше — в космос полетишь?» Да, возможно, если я почувствую, что мне это нужно, и будет время на подготовку.

Мне всегда нравилась история основателя KFC полковника Сандерса: он не думал, что «40 — это уже поздно, чтобы начинать своё дело». Он попробовал — и у него получилось.

Фото: Андрей Давыдчик